Через две недели процессом Зиновьева и Каменева открывается растянувшаяся на несколько лет серия громких политических процессов.
69 лет назад началась Великая Отечественная война.
Через два дня в газетах была опубликована небывалая, удивительная песня — залог нашей Победы.
«Мы — свет… Мы — свет», — как заклинание повторял поэт на страницах черновика «Священной войны».
Эта песня написана лучом света, пронзительным и жгучим, и тьма не объяла его…
Песня свершилась в несколько часов. Но у неё долгая предыстория. В середине 1930-х годов для советского человека нет врага более ненавистного, чем фашизм. Тогдашняя советская пропаганда без устали разъясняет гражданам смысл фашистской идеологии — человеконенавистнической, людоедской, отрицающей культуру. Читатели советских газет представляют фашизм как мрачную, бесчеловечную силу — воплощение абсолютного зла. Один из пиков идеологического противостояния фашизму легко обнаруживается в газетах 1936 года — в июле начинается война в Испании. Советский Союз откликается на это событие массовыми митингами солидарности с испанским народом. В передовицах «Правды» и резолюциях митингов начинает постепенно вызревать фразеология «Священной войны». Основной водораздел эпохи — мир и человечность (СССР и его сторонники) против войны и мракобесия (фашистов разных стран) — вполне четко обозначен в выступлении Н. Шверника на митинге солидарности на Красной площади 3 августа 1936 года. О мятежниках «Правда» в своей передовой пишет так: «Они хотят на место республиканской демократической Испании установить царство фашистского террора, произвола и насилия». Через две недели процессом Зиновьева и Каменева открывается растянувшаяся на несколько лет серия громких политических процессов. Судят троцкистов. Советская пропаганда называет их креатурой фашизма. Каждый процесс сопровождается бурной идеологической кампанией. На головы врагов народа газеты обрушивают шквал ненависти и брани. Но острие этой ненависти направлено на заграничных «работодателей» троцкистов — на фашистов. И мы можем быть уверены, что эту ненависть советские граждане тогда разделяли вполне. Ведь троцкизм — это фашизм на территории СССР. А здесь фашизму нет места. Идеологические кампании, в которых должны активно участвовать советские граждане, проводятся газетами не только в связи с процессами троцкистов. Время от времени в Средиземном море фашисты нападают на советские торговые корабли, топят их — идет война в Испании. И тогда на страницах советских газет вновь появляется бранная лексика — и снова не в адрес троцкистов, а в адрес именно фашистов. Что же писали газеты в те дни? «Советский народ, как один человек, поднимется на защиту чести и достоинства своей родины… мы все, как один, встанем на защиту нашей прекрасной родины… темное царство, где Гитлер выращивает новое поколение мучителей… черный мир фашизма… троцкистская орда… жадные орды германо-японских обирал и жуликов… фашистская орда… вражеская орда…
Сердца миллионов сжимались в благородном негодовании и могучие голоса народов нашей родины гремели, как морской прибой… советская земля священна и неприкосновенна… велика и священна наша ненависть…
Все благороднейшие идеалы человечества — у нас… сила, свет, разум — у нас… социалистическая держава благородно защищает дело мира…
Эта нечисть должна быть сметена с лица советской земли… проклятия по адресу этой нечисти и сволочи… проклятье фашистскому отребью… мы проклинаем всё это фашистское отродье… отвратное отродье… насильники, убийцы детей, терзатели пленных… Никогда мы не позволим грязному фашистскому сапогу вступить на священную землю нашей родины…» Это лишь малая, но притом и наиболее выразительная часть примеров из «Правды», «Известий», «Литературной газеты» 1937 года — времени, когда лексика «Священной войны» достигает на газетных страницах убойной свинцовой плотности. Тон задавала «Правда» — она публиковала передовую статью с оценкой политического события. Затем статья парафразировалась и размножалась. С одной стороны — советскими писателями, которые, используя тезисы и лексику передовицы, создавали иной раз почти шедевры прозаической и стихотворной публицистики. С другой стороны — трудящимися, которые собирались на митинги и выражали свое мнение в резолюциях, наполовину состоявших из правдинских слов. И писатели, и трудящиеся не копировали «Правду» слепо, они варьировали выражения, добавляли что-то свое. Затем писательские отклики и резолюции митингов публиковались в центральных газетах. И несколько дней подряд читатель «Правды» мог, иногда в одном и том же номере, читать в разных ракурсах: «Велика и священна наша ненависть» — то как тезис передовицы, то как фрагмент резолюции митинга, то как шапку к газетной полосе. И если читатель при этом не поддавался идеологическому гипнозу и не желал разделить всеобщую ненависть к фашизму, это была уже сугубо его личная проблема. Потом идеологическая кампания заканчивалась, и бранной риторики — как не бывало. Советская пресса входила в обыденную колею: успехи, достижения, победы, забота о людях, хроника и происшествия — бытовые и мелкие уголовные. Интересно наблюдать, как слова — прообразы «Священной войны» будто играют в чехарду — ищут однозначных сочетаний друг с другом на страницах газет. Кажется: вот-вот они станут чем-то большим, чем газетная риторика; чем-то большим, чем хоровая, коллективная брань. Хотя и в таком качестве эти слова производят сильное впечатление. Иногда они даже обретают поэтическую форму и тогда кажется — ну вот теперь-то у них наверняка вырастут крылья. Но нет. Пока еще всё не то. Похожее, но не то. Очень похожее. Всё более и более похожее! И всё же недостает какой-то малости. Принято говорить, что Великая Отечественная началась «внезапно». Это не совсем так. В некотором смысле, она была «долгожданной». Именно для рядового гражданина. Нежеланной. Но долгожданной. Нельзя было угадать точную дату. Но большую войну ждали и в 1937-м, и в 1938-м, и в 1939-м. Во всяком случае, если бы она тогда разразилась и приняла характер отечественной («Страна Советов — отечество всех трудящихся», — как говорили ленинградцы на митинге 23 июня 1941 года), в СССР, наверное, мало кто удивился бы. И само название «великая отечественная», зафиксированное в прессе сразу же, 24 июня 1941 года, вероятнее всего появилось еще в довоенных газетах. Просто — никто из наших современников его там не искал… Василий Лебедев-Кумач, вместе со всей страной, шел к «Священной войне» шаг за шагом, год за годом. 1937 год: «Если завтра война, если враг нападет,
Если темная сила нагрянет, —
Как один человек, весь советский народ
За свободную Родину встанет». «Мы от черной силы вражьей
Бережем страну свою». 1938 год: «И если орда фашистских злодеев
На родину нашу вдруг нападет, —
Сядет за руль депутат Лакеев,
К танку пойдет депутат Михеев
И с ними каждый из нас пойдет!» «Коммуна и фашизм, свобода и насилье
Не смогут никогда ужиться меж собой!
Пусть крепнет наша мощь и вырастают крылья,
Чтоб победить в бою, когда настанет бой!» «Мы не хотим войны. Но если рубежи
Нарушит вражья нечисть вновь и снова, —
Скажи нам, партия, правительство, скажи,
Когда нам выступать, — мы к бою все готовы!» 1939 год: «Над свободным селом и над полем
Черный ворон не будет летать.
Мы теперь никому не позволим
Украинскую землю топтать»
(Сравните:
Не смеют крылья черные
Над родиной летать,
Поля ее просторные
Не смеет враг топтать!) «Вы, псы наемные! Себе могилу вырыв,
Клыков не скальте вы на гордый Ленинград —
Священный город наш, где пал наш славный Киров,
Где о борьбе все камни говорят!» «Прекрасна мудрости исполненная речь
Главы правительства советского народа!
Мы не хотим войны, но мы должны беречь
Покой своих границ — и берега и воды». (В приведенных примерах полужирным шрифтом выделены реминисценции из советских газет). 22 июня 1941 года Советский Союз оказался лицом к лицу со своим главным врагом. В тот же день в стране родилась странная, парадоксальная песня. Она состояла из привычных слов, которые за пять лет примелькались всем едва ли не до неприличия — но эти слова прозвучали, как откровение. Она была создана в обществе, которое гордилось и славилось приверженностью науке и рационализму — но оказалась мистическим заговором против принявшей человекоподобный облик нечисти 20-го века. Она говорила на бранном языке — и все же она была написана лучом света, беспощадного света, от которого фашистская тьма рассеется. Были и в других странах в те годы антивоенные песни, песни сопротивления, предрекавшие гибель фашизму. Но лишь душа советского народа, воплощенная в песне Кумача, делала эту гибель неотвратимой. «Мы — свет»… Евгений Долматовский, видевший эти слова в черновике Кумача (Василий Иванович несколько раз пытается так начать строфу), сожалеет, что куплет с ними не вошел в музыкальный вариант. Да, куплет не вошел, но образ света остался. Он сохранился в припеве, в «ярости благородной», и был усилен и подчеркнут музыкой Александрова, переходящей в начале припева в торжествующий светлый мажор. «Советский свет» противопоставляли «фашистской тьме» многие поэты в тот же день, когда была опубликована «Священная война», да и гораздо раньше. И это хорошие поэты. И стихи получились неплохие. Но их стихи — только стихи. «Священная война» стала для народа чем-то бОльшим. 22 июня 1941 года все нити времени сошлись в сознании поэта Василия Ивановича Лебедева-Кумача, как в фокусе. И возник луч света, песня, разившая врага, как меч-кладенец — «Священная война». И советский народ выстоял и победил. Мы — свет… Примечание. Чтобы проиллюстрировать свои утверждения, приведу два примера. Наиболее ранняя из известных мне дат, когда в советской периодике появляется слово «орда» в нужном контексте — 26 июля 1936 года. «Литературная газета», стихотворение «Гора и зеркало», автор Гасем Лахути. Он пишет на фарси. Переводчица — Бану. «Нет края на солнечных склонах лесам и садам,
Нет счета на ветках зеленых душистым плодам,
Над кручами высится пик, неприступен и горд,
Как наши границы пред натиском вражеских орд». Через полтора года Гасем Лахути просклоняет «вражескую орду» в своем стихотворении к 20-летию Октября. К тому времени «орда» в прессе уже успела размножиться и преобразиться из безликой «вражеской» в конкретную «фашистскую орду» Александра Безыменского. Следовательно, утверждения клеветников на В. И. Лебедева-Кумача (которых не хотелось бы поминать вовсе), будто автор «Священной войны» черпает поэтические образы не из советской действительности, а лишь из русской истории, беспочвенны. Это относится не только к слову «орда», но и к «ярости благородной», и к «гнилой нечисти», и к «темному царству» и т.д., включая обещанный врагу «крепкий гроб», о котором вообще можно вести отдельный разговор с пространным цитированием советских источников. Все эпитеты и метафоры «Священной войны» в равной степени являются родными и советской действительности 1930-х годов, и русской дореволюционной истории. Что и неудивительно: их создал русский советский поэт. Второй пример — публицистическая статья Анны Караваевой в связи с процессом Зиновьева и Каменева. Источник: «Литературная газета», 20 августа 1936 года, с. 3. «Быть всегда начеку. Каждый советский человек и честные люди во всем свете, полные беспокойства за дело мира, следят изо дня в день за героической борьбой испанского народа против объединенных сил испанского, итальянского и германского фашизма. Два разбойника, вооруженные до зубов, помогают третьему — нагло, средь бела дня. Враги и изменники испанского народа стреляют в свой народ из германских пушек, с итальянских аэропланов бомбардируют города и села. Международный фашизм хочет во что бы то ни стало раздавить народный фронт, залить потоками крови страну, так бесстрашно борющуюся за свою свободу. Испанские помещики, фабриканты, торгаши, банкиры и их сынки, благословляемые черной стаей попов и монахов, вступают в «иностранные легионы» и вместе с агентами германского гестапо идут бить своих же испанских рабочих, крестьян, интеллигенцию… Но есть выродки хуже их (выделено А. Караваевой), есть на свете люди, отвратительнее и гаже фашистских разбойников — это шайка предателей, изменников нашей родины, врагов советского народа, которая вчера предстала перед судом трудящегося народа. Фашистские интервенты, агенты гестапо ведут себя совершенно недвусмысленно, они клеймены свастикой, человеконенавистническим духом «расистских» деклараций — и их издалека видно. А эти, теперь пойманные и разоблаченные до конца убийцы, годами обманывали партию и советское правительство, двурушничали, клялись в верности, а сами как воры и поджигатели, готовили величайшие несчастья для нашей великой партии, для правительства, для родины всех трудящихся. Сердца миллионов людей трепещут, кулаки сжимаются от яростной ненависти к злодеям из зиновьевско-троцкистского блока!.. Агенты Троцкого, посланцы фашистских охранок, они своими грязными подлыми руками замахнулись на самое дорогое для нас — на жизнь наших вождей!.. Ненавидимые и презираемые народными массами, они с беспредельным цинизмом и звериной злобой надеялись только на террор. Кто из нас может забыть дни, когда Москва хоронила трибуна революции Сергея Мироновича Кирова? Разве можно забыть, как бушевала тогда в сердце каждого ненависть к подлым и презренным убийцам из троцкистско-зиновьевской банды. Мы должны всегда быть начеку, никогда не теряя острой и зоркой бдительности. Нам есть, с кого брать пример. Любовь наша к родине, к партии, к нашему великому другу и отцу народов товарищу Сталину — все это чувства, в высокой степени обязывающие. От каждого из нас требуется не только делать и выполнять, но и уметь стоять на страже, как делают это в армии бойцы. И как бойцы мы требуем: очистить советскую землю от шайки подлых убийц и изменников!.. Великое имя Сталина, жизнь его и борьба, мудрость его гения — знамя для нас в творчестве, в работе, в бою! Плотной, тесной стеной, которую не пробьет никакая вражеская пуля, станем мы вокруг наших вождей, вокруг партии. И пусть только попробуют враги коснуться границ Советского Союза, — огненная лавина ненависти обрушится на их головы!..» Статья может показаться не характерной, потому что нет текстуальных совпадений со «Священной войной», кроме, разве что, «яростной ненависти». Эта нехарактерность вполне объяснима: становление необходимой в 1941 году Кумачу образности в 1936 году только начинается. Но мне хочется, чтобы читатель обратил внимание на сам настрой статьи, на ее страстность — на эту тему страстно пишут все советские писатели. И, конечно, следует обратить внимание на идейные особенности статьи: изменники родины хуже фашистов, при этом они порождение фашизма. Также очень показателен финал, например, последняя фраза. «Огненная лавина ненависти» — это, несомненно, один из прототипов «ярости благородной». В последующих идеологических кампаниях, через какие-нибудь полгода, в публицистике одной только Анны Караваевой появятся и «жадные орды германо-японских обирал и жуликов», и «благороднейшие законы» (сталинская Конституция), и «величественные массивы наших колхозных полей» (поля просторные), и «священный долг», и, наконец, основная мысль «Священной войны»: «Благороднейшие идеалы человечества — у нас; свет, разум — у нас». Но это не только её мысли, повторю: так пишут все советские писатели. Хотя есть и… личная «фишка»: эпитет «благородный». Он для Анны Караваевой один из любимейших. Предпоследняя фраза статьи А. Караваевой тоже интересна. Там дан образ непреодолимой преграды (стены), которой советские люди защитят своих вождей. Истоки образа мне пока не удалось найти, но у советских писателей он получил дальнейшее развитие. В 1937 году «тесная стена» превращается в «железное кольцо обороны», которым народы Советского Союза обносят свои границы, чтобы не пропустить врага (К. Федин). Михаил Голодный превращает это кольцо в «кольцо облавы», в котором стонет враг. Завершается серия трансформаций, на мой взгляд, в военной песне А. Суркова «Марш защитников Москвы», где «стена» и «кольцо» соединяются: «Нерушимой стеной,
Обороной стальной
Сокрушим, уничтожим врага!». Но, самое важное для нас, — этот же образ хотел использовать в «Священной войне» Василий Лебедев-Кумач. Он писал в черновике: «Сожмем железным обручем,
Загоним пулю в лоб.
Мы всей фашистской сволочи
Найдем дорогу в гроб». Кольцо обороны превратилось в обруч, которым душат врага. В окончательный текст эта газетная реминисценция не вошла, но, по-моему, она должна убедить маловеров в том, что черновик «Священной войны»… не Юрий Бирюков выдумал. Я позволю себе поделиться еще одним наблюдением или соображением, не претендующим на научность, впрочем, как и данная публикация в целом. На мой взгляд, при желании по довоенным советским газетам можно проследить процесс зарождения, становления и развития специфического условного кода, своеобразного советского эсперанто, на котором советская пропаганда общается с гражданами, когда говорит о врагах. Можно было бы даже сказать, что в 1930-е годы в СССР возник какой-то тайный язык посвященных, только в круг посвященных входила вся страна и никто из посвященных не считал этот язык чем-то сверхценным. Но вот для нас нынешних он звучит более странно, чем латынь — известно, как произнести слово, но что оно значит, ясно не вполне. Поэтому песни, вырванные из контекста той эпохи, мы понимаем половинчато, по-своему. Но это именно условный, ритуальный код. Этим кодом советский народ выражает свою сплоченность перед лицом опасности и свою солидарность с партией и правительством («моральное и политическое единство»). Этот код восходит к глубинным, архетипическим образам не только русской культуры. Он (без всяких каламбуров) космополитичен, универсален — наверное, у редкого народа не встретишь в эпосе и мифах противоборства света и тьмы. Хотя в нашем случае в указанном «коде» сплетаются, главным образом, ближневосточные и славянские корни. Основную работу по созданию этого условного языка выполнили советские писатели в течение, наверное, полугода. Но «заготовки» для обработки, сырье для парафразов поставляла им «Правда». Этим кодом и пользовался Василий Лебедев-Кумач, когда создавал «Священную войну», которую смело можно назвать залогом нашей победы. Победить такого страшного, пусть даже и откровенно страшного, врага, как фашизм, мог только сплоченный, единый народ. «Священная война» и призывала народ к монолитному единству, и одновременно, одной только лексикой, напоминала гражданам о том, что они в таком единстве не единожды клялись. Можно лишь удивляться и восхищаться тем, что Василий Иванович Лебедев-Кумач сумел сделать, казалось бы, из идеологического штампа действенное и грозное оружие. Но то, как он это сделал, пожалуй, останется тайной навсегда. Источники. 1.Статьи и стихи советских писателей, а также фрагменты резолюций митингов трудящихся опубликованы на страничке olg15960418.narod.ru/ch1.>html#Предварительные . 2. В. Лебедев-Кумач. Книга песен. М., 1938 г. («Если завтра война» и «Песня бойцов НКВД»). 3. В. Лебедев-Кумач. Мой календарь. М., 1939 г. («Речь на 1-й Сессии ВС РСФСР первого созыва», «Товарищ, не забудь!» и «Безмерен гнев советской молодежи»). 4. В. Лебедев-Кумач. Украина моя, Украина! // Известия, 30 сентября 1939 г., с. 1. 5. Вас. Лебедев-Кумач. Велик народный гнев и ярость велика. // Известия, 29 ноября 1939 г., с. 2. 6. Вас. Лебедев-Кумач. Расплаты близок час. // Известия, 30 ноября 1939 года, с. 1. 7. Черновик «Священной войны» (http://a-pesni.golosa.in>foww2/oficial/a-svvojna.>htm) . 8. Е. Долматовский. Народом любимо, временем проверено. В книге: Вас. Лебедев-Кумач. «Песня о Родине». Кемеровское книжное издательство, 1983 г. 9. Е. Долматовский. Рассказы о твоих песнях. М., 1973 г., с. 185.
|
